Люди в городе«Мы — люди мира»: Россияне в Казахстане

Текст Айзере Малайсарова

Фотографии Офелия Жакаева

О начале войны

Алиса: Все утро 24 февраля мой телефон разрывался от новостей. СМИ, на которые я подписана, ранее никогда ничего не писали в пять утра. Просыпаюсь, открываю новости, понимаю, что то, что нам обещали никогда не произойдет, произошло. Мы находились не вместе: я ночевала у своей подруги, а Сергей был со своим другом. Звоню Сергею, бужу его и говорю, чтобы открыл новости.

Сергей: Алиса позвонила мне и сказала, что началась спецоперация в Украине. После этого мы весь день сидели и смотрели новости. Работать было тяжело, 24 февраля прошло за просмотром новостей.

Алиса: Мы не ожидали, что это начнется. Наш президент обещал, что войны не будет. Первую неделю было сложно осознать реальность происходящего. Жизнь будто продолжалась. Люди обращали внимание не на то, что происходит в другой стране, а на закрытие магазинов и санкции. В ленте инстаграма масса людей была озабочена тем, что они не смогут купить футболку в H& M или айфон. Для меня этот айфон был на трехсотом месте.

Сергей: Был шок, смятение, непонятно, что происходит, как ты к этому относишься. Что-то есть, но тебе от этого нехорошо. Ты не можешь работать, ты не можешь сосредоточиться ни на чем, и это тоже сильно давило.

Алиса: Последний год после отравления Алексея Навального, всех митингов и задержаний, я была в довольно подавленном состоянии. Хотелось уехать из страны, где  происходит насилие против своих граждан.

24 числа я поняла, что если раньше могла идти на компромиссы во взглядах и отношении к моей стране, то теперь компромиссов быть не может. Всю неделю было страшно, ходили слухи о мобилизации, закрытии границ, но мы пытались не нервничать. Уже находясь здесь и наблюдая со стороны, убедились, что мы — пацифисты и против того, что происходит.

Почему Казахстан?

Алиса: Я родилась в Алматы и жила в этом городе до 17 лет. Потом училась в Томске, сменила гражданство, купила квартиру в Санкт-Петербурге и встретила Сергея. Последние десять лет живу в России.

После 24 февраля неделю решали, куда уехать. Рассматривали как Грузию, так и Стамбул, потому что наши знакомые уезжали туда. Потом решили съездить в Алматы, прилетели 6 марта. Я никогда в жизни не думала, что вернусь сюда. Два года карантина я не виделась с родителями. Потом мы планировали приехать в феврале, но заболели омикроном. Каждый раз поездка откладывалась.

Я согласовала поездку с начальством. Сказала, что еду к родителям и не решила насколько, потому что работать при тех эмоциональных условиях в Санкт-Петербурге я не могла. Стоимость билетов повышалась на глазах. Мы вводим данные при покупке, нажимаем «Далее» — и билет подорожал на 5 тысяч рублей. Заполняем следующую страницу, «Далее» — и опять плюс 5 тысяч. В первые дни этого кошмара билет в Алматы стоил около 20 тысяч рублей, сейчас он подорожал в два раза.

Сергей: Я про Казахстан много чего слышал, у Алисы есть друзья из Темиртау, Караганды и Шымкента. Мне было интересно сюда съездить. Мне казалось, что Алматы более локальный город, но он, конечно, значительно больше, чем я предполагал. В целом ощущения хорошие, мне здесь комфортно, все очень нравится.

На работе все знают, что мы приехали в Алматы, но это не очень одобряется. Мои родные из России были только за то, чтобы мы сюда приехали на время. У меня остались родственники в Украине. Сейчас в том месте, где они находятся, ничего опасного не происходит.

О возвращении

Сергей: Я бы очень хотел вернуться в случае каких-либо изменений. Мы не обрываем никаких концов с Россией, потому что любим Санкт-Петербург, у нас хорошая работа, интересные проекты. Не хочется от всего этого отказываться. Все вопросы пока в подвешенном состоянии. Прогнозировать невозможно, завтра может все поменяется. Мы приехали сюда не для того, чтобы убежать или скрыться. Сейчас наша позиция расходится с позицией власти, и это наш, возможно, внутренний протест. Мы приехали, чтобы переосмыслить все и принять решение. Мы особо не гуляем, в основном сидим дома, работаем.

Алиса: Мы — патриоты. Многие думают, если ты уехал, то ты не патриот. Патриот — это не спать ночью, переживать, расстраиваться, что политика государства так решила. Мы — люди мира. Если бы нам разрешили говорить открыто свое мнение, было бы гораздо проще.

О начале войны

24 февраля я проснулся в мастерской музея современного искусства «Гараж», где я жил и работал последние полгода. Это был первый день за месяц, когда я нормально спал. Открыл новости и очень долго кричал. Разбудил всех соседей вокруг. Не русскоговорящие спросили: «What the fuck?», имея в виду «Нахера ты орешь в семь часов утра, что с тобой не так?» Не было никаких мыслей о войне, ни одного слова ни от коллег, ни от знакомых. Объективно казалось, что не может существовать той войны, которую он сейчас ведет. То, что можно просто ввести войска и начать войну — для этого надо какое-то безумие.

Первые два часа я орал, потом написал режиссерке, что сегодня не выйду на работу — не был готов вообще что-либо делать. Последний месяц мы ставили спектакль по тексту Оксаны Васякиной «Рана». Премьерные дни были просто легендарные. В первый день признали ЛНР и ДНР. После премьеры мы все вместе ушли пить, потому что это было за гранью возможного. На второй день я сидел на звуке и чувствовал, как зал дрожал — это были фейерверки в честь 23 февраля и всей милитаристской повестки. Мы опять ушли пить.

Мы связались с площадкой. Все были в полном оцепенении. Они согласились отменить спектакль, но зрители присылали сообщения с просьбой провести спектакль. Говорили, что это единственное, что сегодня сможет их спасти и не уведет в запой. У нас было запланировано два показа, в шесть и восемь вечера. Провели один, всех пустили без билетов, а после вместе со зрителями поехали на площадь на антивоенный митинг.

Об активизме

Я в принципе воспринимаю все, что делаю, как активизм. Поставить спектакль по тексту ЛГБТ-открытого режиссера, делать подкаст c разбором социально-экономических последствий того, почему оказались в такой ситуации, — это тоже своего рода активизм. Наверное, всю мою работу за последние три года можно так описать.

С протестами в Москве такая штука — они невозможны. Последний год уровень милитаризации и оккупации Москвы омоновцами достиг пределов. В прошлом году нас с подругой задержали, когда мы вышли из метро за четыре километра от центра митинга. Задерживают и за девять километров, и на отдаленных ветках метро. В автозак могут закинуть людей, которые шли за хлебом, или просто стояли перед кафе и курили. А тех, кому удается дойти до места сбора, научились быстро разгонять, разбивать на маленькие группы и отлавливать.

Все понимают эту систему, поэтому 24-го было достаточно слабенько. Вечером мы пришли после начала. Не было понятно, люди гуляют просто так или пришли на митинг. По обочине каждые десять метров стояли полицейские машины и автозаки, ммногих разогнали ранее. После я выходил на митинги каждый день пять дней подряд, но было очевидно, что это неэффективно. С командой активистов мы использовали другие способы протеста: открытые письма, одно из которых подписали 18 тысяч человек. Многие художники активизировались, набралось достаточно листовок, которые мы расклеивали по центру Москвы. Потом призвали к бойкоту институций, я разорвал все контракты с работодателями.

Я существую в очень закрытом сообществе, поэтому я не могу сказать, что было в Москве. Среди моего круга был абсолютный ужас. Невозможно отследить, что думают люди во всем городе, но по большей части, мне кажется, было абсолютное безразличие. Подавляющее большинство продолжали пить кофе в кофейнях и ничего особо не писать, не высказываться, и так до сих пор.

Почему Казахстан?

Я купил билет в Алматы за месяц до того, как все началось. Собирался к подруге, поддержать ее после январских событий. Долго сомневался, лететь ли, потому что эффективнее находиться на месте. К тому моменту еще не было закона о фейках, но нам передали информацию, что в ФСБ активизировались и обзванивают подписавших открытое письмо с целью найти организаторов. Здесь, конечно, мы прогадали с безопасностью и анонимностью. Наши фамилии стояли в числе первых. Отсидеть 15 суток не проблема, но в условиях войны я не могу себе позволить выпасть из жизни. Это решающий фактор — я себя съем, если 15 суток ничего не буду делать.

Все чаты, в которых мы обсуждали антивоенную деятельность, были сразу же удалены. В секретном чате пришло голосовое сообщение: «Стирай все, удаляй все, мы больше не общаемся». Все коллеги, кто активно участвовал в антивоенной деятельности, разъехались. Я вылетел 28 февраля. В аэропорту были безумные толпы полиции, были сообщения о допросах, вероятность, что не выпустят.

Думаю, меня спасло, что я летел через регион, и там ничего не происходило. Тем не менее, это были самые ужасные 14 часов моей жизни. Но они, естественно, никак не соотносятся с тем, что происходит в Украине.

Я летел через Новосибирск в Астану, 3 марта прибыл в Алматы. 6 марта мы были на антивоенном митинге. Там узнал, что в лагере «Туюк-Су» хостят всех, кто уезжает из Украины, России и Беларуси. Я приехал как раз в межсезонье, когда сходили лавины и в лагере мало людей. Помимо сотрудника лагеря нас было трое. Но было очень круто: тишина, снег, сугробы, горы. Можно работать 24 / 7. Собственно, я для этого и уехал.

О работе сейчас

Мне кажется чрезвычайно важным то, что делает каждый гражданин и гражданка России с 24-го числа. Если ничего, пошли ***. Если мало, тоже направление одно. Многое обнулилось с 24 февраля, и вины за то, что уехал от близкого уголовного преследования, нет.

Если у вас есть свободная комната или квартира, напишите и предложите ее беженцам из Украины. Если есть минимальный свободный ресурс — задонатьте в фонд, сделайте что-то. Важно всем делать минимальные шаги к компенсации всего это. Можно бесконечно говорить, что это ответственность россиян и России, но ресурсами только россиян это не покрыть. Хотелось бы, чтобы все минимально включались. Чем дольше каждый сохраняет нейтралитет, тем хуже.

Я не релоцировался, чтобы спокойно жить. Я не приехал сюда, чтобы закрыть глаза и сказать, что я в домике. Мне важно, что в любой момент я могу помочь ситуации, стараюсь весь свой ресурс направлять туда. Чтобы в любой момент, когда я встал и лег, я мог сесть за комп и делать то, что может так или иначе повлиять на ситуацию.

На третью неделю войны мы с другими активистами запустили сайт Resque Forum для помощи беженцам из Украины, культурным работникам и резидентам из России и Беларуси. Параллельно я работаю волонтером на Nino Katamadze Foundation в Грузии. Они запустили инициативу по поиску работы для беженцев из Украины.

Думаю, это прием самозащиты психики, когда переключаешь внимание с себя на других. Волонтерская работа отвлекает от необходимости решать свои проблемы и свои бытовые вопросы. Единственное, что меня выбивает из ситуации — это бюрократия. Жить одним днем, конечно, хорошо, но этот один день длится уже месяц. Чужие процессы комфортно выстраивать, но когда нужно заполнять документы для себя, происходит коллапс, сложно собраться и сделать.

О жизни в Алматы и будущем

Я достаточно асоциальный сейчас из-за того, что работаю 24 / 7, сижу только дома. Могу не выходить несколько дней подряд. Редко куда-то выбираюсь, но все мои выходы были очень крутые и все мини-коммуникации были приятными и интересными. Всем, с кем я общался, супер благодарен, все осознанно ко всему подходят и абсолютно прекрасны.

Планирую жизнь на один день. Есть много проблем связанных с тем, что я не могу здесь оставаться дольше 90 дней. Нужно проделать большую бюрократическую работу, чтобы легально остаться на больший срок. Так как война продолжается, я не могу думать о том, что будет после и как я буду устраивать свою жизнь дальше.

Я хорошо адаптируюсь, приспосабливаюсь и выживаю. Это три навыка, которым меня научила Россия за три года карьеры в современном искусстве. Я могу продолжать свою деятельность, за мной нет прямого задокументированного преследования, поэтому не вижу за собой право куда-то податься. Сотням тысяч людей сейчас беженство нужнее, им нужно его быстрее оформить. Возможно, я немножко обесцениваю свои проблемы, но почему-то я супер спокоен. Мне они не кажутся неразрешимыми. Такой умеренный оптимизм.

Допускаю, что в ближайшие семь лет не вернусь в Россию. У меня немножко безвыходная ситуация: 1 апреля начался весенний призыв. Моя неявка на медкомиссию влечет еще одну административку, но чем дольше я нахожусь за пределами Российской Федерации, тем ближе ко мне уголовная статья за уклонение от армии. Чем быстрее я возвращаюсь в Россию, тем ближе ко мне уголовная статья за любую из тех, что можно пришить. В российских реалиях я заработал себе надолго и судить меня можно много и весело. Смогу вернуться только если сменится режим, но это очень долгий процесс.