Люди в городе«Да ты наш!»: Немцы с казахстанскими корнями

Текст Айзере Малайсарова

О семье

Мои родители родились в Целиноградской области, в 1990-е переехали в Германию. Предки с маминой стороны — поволжские немцы, которых депортировали в Казахстан. Я впервые побывала в Казахстане в 2018 году вместе с семьей. Мне всегда было интересно, где мои родители выросли, и это было невероятное чувство — увидеть все это. Родители много рассказывали о детстве в Казахстане, и всегда только хорошее. Они жили в деревнях, считавшихся немецкими. Там, где жил папа, также было много казахов, но люди всегда друг другу помогали и жили дружно.

Деревня, где жила мама, сейчас заброшена. Туда даже не ведет дорога — у нас были проблемы с тем, чтобы добраться туда после дождя. Там, где жил папа, все по-другому. Деревня находится рядом с трассой, дом папы все еще стоит и выглядит как раньше. Я была там в сентябре и посетила школу, где он учился.

О разнице в культурах

У меня есть небольшие проблемы с идентичностью, и в Казахстане я обнаружила, что происхождение очень важно. Бабушка с дедушкой всегда хотели, чтобы дома говорили по-немецки. Папа был уже достаточно взрослым, когда переехал в Германию, и поэтому до сих пор лучше говорит по-русски.

Дома говорим больше на русском языке, к тому же, у нас всегда включено российское телевидение. Нас даже называют русскими, потому что мы отличаемся от немцев. Не считаю это чем-то плохим.

Есть много особенностей немецкой культуры, которые я не понимаю. Например, Октоберфест или немноголюдные немецкие свадьбы. Или то, что немцы в четыре часа дня пьют кофе с пирогом или тортом, а после этого еще ужинают. Дома мы едим борщ, манты, пельмени, бешбармак. В Казахстане я попробовала настоящий бешбармак с кониной, и мне очень понравилось. Если в Германии скажешь, что тебе нравится конина, на тебя косо посмотрят.

Говорят, что немцы из Казахстана отличаются от тех, кто родился в России. Но мне кажется, что менталитет и культура одинаковые. Термин «российские немцы» идентифицирует меня в любом случае.

О родине

Моя родина в любом случае Германия. Здесь я родилась, выросла и выучилась. Но Казахстан тоже в определенном смысле мне родной. У меня не было культурного шока, все ощущалось близким и знакомым. Нам говорили: «Вы наши немцы», и мне было так приятно, хотя я тут даже не родилась. Грустно уезжать из Казахстана, так ко всему привыкла. Здесь тебя принимают намного теплее, проявляют искренний интерес. В Германии люди с незнакомцами холодны, держат дистанцию. Казахстанцы в культурном плане мне ближе, чем немцы, и я никогда не стыдилась, что отношусь к немцам из Казахстана.

О разнице в культурах

Казахская культура мне близка. Дома мы едим баурсаки и бешбармак. Когда привожу кого-то в гости, мама беспокоится, что дома нечего есть, даже если холодильник полный. Начинает нервно готовить, потому что боится показаться плохой хозяйкой. Когда я приглашаю кого-то домой, всегда предлагаю еду и конфеты, но немцы не понимают этого. У немцев в гостях получаешь воду, кофе и пирог. Что это такое? 

В нашей семье мы празднуем свадьбы как тои. Мне всегда казалось, что это скорее русское — организовывать большие свадьбы, но в Казахстане я узнал, что люди берут кредиты на свадьбу и приглашают сотни людей. В нашем сообществе мы не берем кредиты, но тоже приглашаем много людей, половину из которых не знаем, потому что их хотят видеть родители. Для немцев пригласить сотню людей на свадьбу уже слишком много.

Об идентичности

Мне понадобилось 26 лет, чтобы наконец-то сказать, что я немец и горжусь этим. Мама всегда говорила бегло по-немецки, а у папы до сих пор проблемы с языком и самоидентификацией. Когда мы приехали четыре года назад, папа захотел вернуться сюда. Мама напомнила ему, чего он достиг в Германии, и посоветовала подумать. Вот такая судьба российских немцев: мы не знаем, где хотим быть.

Политически я понимаю, что мы называемся российскими немцами из-за корней в СССР, но немцы из Казахстана отличаются от тех, кто приехал из России. В социальных сетях называю себя «немец-казах», но многие этого не понимают.

Я предпочитаю быть казахстанским немцем и возвращенцем. «Возвращенец» для меня означает поиск корней. Когда говорю, что я из Германии, но родился в Мерке, мне отвечают: «Ах, да ты наш!». Я чувствую себя как дома там, где меня тепло приветствуют и говорят «ты принадлежишь нам», хоть я и отличаюсь.

Казахстан как мозаика, и множество кусочков подходят мне. По возвращении в Германию боюсь, что буду так сильно скучать по Казахстану, что опять почувствую себя потерянным. Но я буду снова и снова напоминать себе, что есть люди, которые скажут, что я принадлежу им. Я столько позитивного испытал здесь, что хотел бы внести и свой вклад. В последующие пять-десять лет хотел бы чаще бывать в Казахстане. Думаю, люди должны задавать себе неудобные вопросы — «Кто я?», «Почему я это делаю?», «Это хорошо или нет?». Я от этого только выиграл.

О семье

Мои дедушки русские, бабушка с маминой стороны казашка. Другая бабушка поволжская немка, а папа родился в Сибири, позже они переехали в Казахстан. Дома они разговаривали на диалекте платтдойч (вариант нижненемецкого диалекта — Прим. ред.). В 1998 году вся семья переехала в Германию как поздние переселенцы, а через год родилась я. Тогда бабушка испытывала конфликт культур: в Советском Союзе она была немкой и подвергалась дискриминации, в Германии ее считали за русскую.

У меня близкая связь с Алматы, я каждое лето приезжаю к бабушке с дедушкой сюда. Хоть живу в Германии, весь мой лайфстайл русский и казахский. Дома мы говорим только по-русски. До трех лет я не знала ни одного слова по-немецки, поэтому в детском саду испытала культурный шок. Всегда разделяла языки: в садике и школе говорю только на немецком, за их пределами только на русском. Все наше окружение русскоязычное, и это было нормальным. До девяти лет не знала детей, которые говорят по-немецки и дома.

О разнице культур

Некоторые типично немецкие черты, на мой взгляд, холодные. С друзьями, чьи родители из Ирана, Италии, Румынии, Хорватии, Марокко и Сирии больше общего, чем с немцами. С детства нам давали понять, что мы другие, и это нас объединяло. Семья на первом месте, помощь даже незнакомцам, воспитание детей — это все у нас схоже.

Когда сосед переезжает, я предлагаю свою помощь. Когда ко мне приходят друзья, я накрываю стол. Дома мы едим плов, беляши и пельмени. Немцы обычно на ужин едят хлеб с сыром и колбасой и запивают водой, это называется Abendbrot («ужин» в переводе с немецкого, дословно «вечерний хлеб» — Прим. ред.). Мы вечером едим горячую пищу и никогда бы не стали есть хлеб на ужин.

На дорогах Алматы я испытываю культурный шок. В Германии, даже если вся улица пустая, люди ждут на светофоре. Лет 10-15 назад светофоры в Алматы были декорацией. Тогда даже моей маме было страшно переходить дорогу.

Последний раз в Алматы я была в 2020 году, просидела с бабушкой дома безвылазно с февраля по май. Однажды меня остановил патруль, пять человек окружили и заговорили со мной на казахском. Я ничего не понимала, попросила говорить по-русски. Показала свой паспорт. Мне вынесли предупреждение, что в следующий раз выпишут штраф и отведут в полицию, несмотря на мой паспорт. Для меня это был шок — не могла представить себя в полиции в Казахстане.

Фото из архива семьи Идельбаевых

О самоидентификации

Меня часто спрашивают, как я себя идентифицирую. Я родилась и выросла в Германии, но не могу сказать, что это моя родина. Моя родина там, где моя семья, а это маленький город Хофгайсмар. В Алматы чувствую себя хорошо и считаю его родным, но там меня считают гостьей.

Я всегда понимала, что не на 100 % немка, но и не русская или казашка. Я часть большой группы — людей с миграционным прошлым. Таких в Германии 21,9 миллиона человек, из них 10,5 миллиона — немцы. Еще 3,2 миллиона человек из бывшего СССР живут сейчас в Германии. В каждом классе есть потомок таких людей.

Мне повезло, что я не сталкиваюсь с расизмом каждый день, но здесь достаточно людей, негативно относящихся к не-немцам. Когда я маленькой ходила с мамой в магазин, мы всегда переходили на немецкий. Я понимала этот страх. На улице говорю по-русски тише, чем по-немецки. Услышав русскую речь, мне могли плевать под ноги со словами: «Возвращайся в свою страну». Я всегда отвечаю: «А в какую страну? Я здесь родилась, у меня немецкий паспорт, я свободно говорю на немецком, учусь и работаю здесь. Скажите мне, пожалуйста, куда мне, по вашему мнению, нужно возвращаться?»

О семье

У меня не совсем типичная биография для немца из Казахстана. Предки моей мамы были колонистами в Сибири, прадедушка приехал туда из поволжских немецких деревень. Предки моего папы меннониты (этноконфессиональная группа, отличающаяся религиозным пацифизмом — Прим. ред.), которые говорили на диалекте платтдойч. Они, в свою очередь, из Херсонской губернии в 1908 году переехали в Алтай.

Мои родители приехали в КазССР за год до моего рождения в 1980 году. Мама из Омска, а отец вырос в Алтайском регионе на границе с Павлодаром. Они оба учились актерскому мастерству в Москве, их специально готовили к работе в Немецком театре. Его решили основать в Темиртау как первый немецкоязычный театр в СССР с 1941 года, когда ликвидировали Республику немцев Поволжья. Мы с сестрой единственные в семье родились в Казахстане.

Родители покинули Казахстан в 1994 году с двойственным чувством. У них была миссия: 15 лет они работали над тем, чтобы возродить язык и культуру советских немцев, большинство которых жили в КазССР. Мой отец объяснял отъезд тем, что надо следовать за публикой театра. Они до конца верили, что смогут убедить немцев остаться на родине. Но экономические обстоятельства 90-х и нерешенный политический вопрос реабилитации российских немцев не дал перспектив оставаться в стране. Германия же могла предложить будущее им и их детям. За пару лет все переехали в Германию.

Мне было 13 лет, и я воспринимал переезд как интересное приключение. Я сопровождал родителей на гастролях, но никогда не бывал за границей. Родители же знали, куда едут — они бывали и в ГДР, и в ФРГ. Было грустно оставлять своих друзей, но, что интересно, половина одноклассников тоже разъехались.

Воспоминания о Казахстане в любом случае позитивные, жизнь там меня только обогатила. Для родителей жизнь в Казахстане тоже была приключением. Негативным было только то, что связывают с 90-ми. Например, длинные очереди перед магазинами — с пяти часов утра я стоял в очереди вместе с бабушкой за молоком. Это, конечно, не связано только с Казахстаном, это последствия распада СССР.

Об интеграции

Первый год в Берлине я ходил в интеграционный класс с детьми из семей переселенцев. Сильно благодарен родителям за то, что мы дома всегда говорили на немецком. Родители мамы говорили на диалекте, а папа в театре преподавал литературный немецкий. В пять лет он научил меня писать, и это облегчило мне интеграцию в Германии. Я быстро получил предложение поступить в гимназию, мы переехали в Баден-Вюртемберг, и я сразу попал в чисто немецкоязычную среду. В это время многим сверстникам из «привезенного поколения» изучение языка давалось тяжело.

Пара негативных моментов по приезде были и у меня, но это не повлияло на развитие моей личности. Все-таки здесь нет системной дискриминации, как в СССР, где у немцев был особый статус, их депортировали в спецпоселения с режимом комендатуры. У меня только хорошие воспоминания о том времени и людях, которые меня поддержали. Особенно мне помог один учитель, который был очень эмпатичным и давал мне чувствовать себя полноценным. Его семья из судетских немцев, переехала в Германию после Второй мировой войны, и он проходил через то же, что и я. Еще у меня был хороший круг друзей. Я исполнил мечту — играл в рок-группе, и там не было важно, как я говорю по-немецки.

О работе и поездке в Астану

Не могу сказать, что в определенный момент сознательно решил заниматься делами российских немцев. Это был органичный процесс, потому что я всегда был окружен этой темой. Мои родители основали театр российских немцев в Германии, и я поддерживал их на постановках и гастролях. В Мюнхене работал ассистентом в отделе немецких меньшинств в Гете-Институте, потом культурным референтом в Молодежном и студенческом объединении немцев из России.

После учебы три года работал ассистентом Уполномоченного правительства Германии по делам переселенцев и национальных меньшинств. Пост Уполномоченного существует около 30 лет. Он занимается интеграционной политикой в отношении всех переселенцев. В Германии 4,5 миллиона переселенцев, большинство из бывшего СССР, но есть еще из стран бывшего Восточного блока — Польши, Румынии, Чехии, Словакии и Венгрии. Также он занимается делами немецких меньшинств в других странах и этнических меньшинств в Германии, как сорбы, фризы, датчане, синти и рома.

После переезда я был в Казахстане только один раз, в 2013 году, в рамках межправительственной комиссии в Астане. Ребенком я пару раз бывал в Целинограде, и запомнил его как советский провинциальный город. Меня потрясло, что стало с новой частью города. Я понял, почему его называют «Дубаем в степи». Также меня впечатлило наличие мечетей. В моем детстве нигде не было религиозных учреждений. У меня всегда было хорошее отношение к казахам, и мне было приятно снова соприкоснуться с ними и почувствовать казахское гостеприимство.

Мое чувство родины связано с атмосферой, которую создают люди. Не знаю, что я почувствую, если вернусь в Темиртау. С одной стороны моих воспоминаний — семья и театр, с другой — КарМетКомбинат, черный силуэт города и разрушенная окружающая среда. Уже тогда там было опасно жить. Степь красива, но, когда над ней постоянно висит темное облако, это вгоняет в депрессию.

Об идентичности

Во взрослом возрасте начинаешь задаваться вопросами «Кто я?», «Кем бы я хотел быть для своих детей?», «Как бы хотел, чтобы меня видело общество?», «Где мое место?». У меня самого не было проблем с идентификацией. В культурном плане я российский немец, не как немец из России, а как из меньшинства. Логично называть казахстанскими немцами тех, кто сейчас живет в Казахстане. Но я не могу назвать себя так, потому что моя социализация прошла в Советском Союзе, я не чувствую себя частью современного Казахстана.

С точки зрения экономики, социального положения и рынка труда я бы сказал, что российские немцы на 99 % хорошо интегрированы. Но интегрированы ли они в голове, идентифицируют ли себя с западногерманской культурой — это другой вопрос. Но многие немцы в Германии, особенно с прошлым из ГДР, имеют трудности с либеральными демократическими ценностями. И это нормально, это разрез общества.

Мы живем в постмодернистском обществе, где нет однозначных идентичностей. Нет определения того, что значит быть немцем. Можно быть немцем и одновременно мусульманином, или российским немцем. Наше современное демократическое либеральное мультикультурное общество позволяет принадлежать множеству идентичностей. Но многие считают, что можно иметь только одну, четко обозначенную идентичность. И тогда российским немцам приходится постоянно бороться и доказывать, что они на 100 % немцы. Это приводит к кризису идентичности.

Одна из тем, которая важна для российских немцев — как Германия должна поддерживать их культуру и историю. Поэтому важна поддержка Музея российских немцев в Детмольде, профессуры по миграции и интеграции российских немцев в Оснабрюке, и другие инициативы. Когда открыто обращают внимание и отдают должное истории одной группы, у них возникает чувство, что о них заботятся. Тогда они открываются и чувствуют себя частью целого общества.

фото: обложка — Silvia Fang, фотографии предоставлены героями материала