Мануэль Херц, глава Manuel Herz Architects, совмещает архитектурную практику и исследовательскую работу, а также преподает в университете Базеля (Швейцария). В октябре этого года он посетил Казахстан по приглашению Urban Forum Kazakhstan в рамках образовательного проекта «Города и люди: Казахстан и Швейцария».

Адиль Нурмаков, сооснователь Urban Forum Kazakhstan, поговорил с Мануэлем Херцем и узнал, почему архитектор строит больницу в Африке, как он это делает и что думает о влиянии политики и архитектуры друг на друга.

Проект больницы в городе Тамбакунда, Сенегал

— Перед тем как приступить к текущему проекту — больнице в небольшом сенегальском городе Тамбакунда — вы провели большое исследование всего региона. В итоге получился трехсотстраничный отчет, в котором была зафиксирована почти каждая более или менее значимая деталь об этой местности. Зачем нужно было проводить столь подробное исследование?

— Обычно принято жестко проводить границу между «исследованием» и «практикой». Считается, что исследовательской работой должны заниматься академические круги, а проектировать здания — архитекторы-практики. В действительности же, обе части могут и должны дополнять друг друга, ведь каждая из них несет в себе важную информацию для другой. В конце концов, мы можем задаться вопросом: может ли исследование быть формой практики? И наоборот: может ли архитектурная практика быть формой исследования?

Мне нравится рассматривать свои проекты как способ и возможность узнать новое о политическом, культурном и социальном контексте, в котором мне предстоит работать.

На самом деле, процесс создания архитектурного проекта — дизайн, взаимодействие с клиентом, пользователями и другими причастными сторонами, само строительство здания — все это превосходный способ изучить новое. И не имеет значения, где будет находиться проектируемый объект — рядом со мной, в Швейцарии, или в далеком Сенегале.

— Пригодился ли вам весь этот материал?

— В начале никогда не знаешь наверняка, какая информация может оказаться полезной. Считаю, что ограничивать себя с самого начала работы над проектом контрпродуктивно: может быть, знание о каком-то специфическом для местности растении или историческом факте может трансформироваться в элемент дизайна.

Сбор информации можно сравнить с библиотекой. В ней всегда будет больше книг, чем получится прочесть, но вы точно знаете, что в ней есть нужные книги. Впрочем, не для каждого проекта получается проводить столь подробное исследование — для некоторых мы можем заняться более детальным анализом, для других приходится ограничивать масштаб.

— Что вы можете сказать о теме соучаствующего проектирования, то есть вовлечения заинтересованных сторон в процесс создания проекта — от дизайна до реализации?

— В основе проекта в Сенегале идея того, что мы его не делаем издалека, сидя в офисе в Базеле. В процесс создания вплетено общение с местными стейкхолдерами и исследование. Я сказал заказчику, что хочу приехать в Тамбакунду, встретиться с докторами, медсестрами и пациентами, и узнать больше о регионе, его истории, климате, природе. По сути, медперсонал больницы подготовили для меня техзадание по проекту. Все это было очень важной подготовкой к этапу дизайна.

При этом коллаборация не означает, что все занимаются всем. Врачи — не архитекторы, а архитекторы — не врачи. Здесь важнее всего то, что через совместную работу мы можем дать другу важную информацию — только так я узнаю, как думает и работает человек, что ему необходимо.

Позже я вернулся в Тамбакунду, чтобы показать проект персоналу больницы и руководителю региона. После презентации губернатор дал комментарии, после чего попросил каждого присутствовавшего сотрудника — врачей, медсестер, акушерок — высказаться о проекте. Почти час он внимательно выслушивал предложения, после чего поручил мне учесть их при доработке дизайна здания, добавив, что это будет условием одобрения всего проекта. Меня это очень впечатлило: это был пример удивительного сочетания прямой демократии и ярко выраженного авторитаризма.

— Во многих своих исследованиях и арт-проектах вы изучаете примеры того, как архитектура способствует социальной эмансипации общества. Как насчет де-эмансипации? Могут ли планировочные решения или отдельные здания ограничивать активность граждан, помогать держать общество под контролем?

— Конечно, таких примеров много — от мрачных до банальных. Например, своим исследованием архитектуры лагерей для беженцев в Западной Сахаре я хотел показать то, что она может считаться политическим проектом по освобождению общественного сознания. Но это очень специфический пример и, возможно, даже исключение, ведь лагерь по своей типологии обычно является местом контроля над личностью, специально спроектированным для ограничения и предотвращения автономного существования индивида.

В городской среде архитектура будет всегда работать против эмансипации и против личности, если в ней нет общественных пространств, или если способы их использования строго запрограммированы. Я верю в силу общественных пространств, наполненных разными функциями, то есть пространств, которые могут быть присвоены горожанами.

Через такие «беспричинные» места, которые не имеют жесткой предписанной матрицы поведения и происходит эмансипация. В этом смысле, Алматы, является примером города с прекрасными открытыми пространствами, которые предназначены для создания комфортной среды, а не для того, чтобы воздавать почести правителю.

— В лекциях вы говорите, что архитектор и его работа может стать инструментом в руках политиков. В качестве примера вы приводите открытие построенной вами синагоги в Майнце, на которое пришли местные политики и попытались «приобщиться» к вашей работе.

С другой стороны, есть и мнение, что в ряде богатых ресурсами стран авторитарные правители, возможно, сами оказываются инструментом в руках звездных архитекторов (starchitects). Считается, что из-за статуса такие архитекторы получают карт-бланш на реализацию самых безумных проектов, которые бы они не смогли построить у себя на родине.

— Я практически уверен, что если вы пойдете в такие бюро как HdM или Foster (Прим. ред — одни из наиболее дорогостоящих архитектурных бюро мира) и спросите, имеют ли они полную свободу действий в странах Персидского залива, в Центральной Азии или же в Китае, они вам яростно возразят.

Думаю, крупные международные архитектурные компании хорошо понимают свое положение в сложной системе политических и экономических интересов. Те, кто при этом еще и достаточно умен, знают, что интересные проекты получаются только, когда заказчик выступает в роли собеседника для архитектора. Важно, чтобы заказчик был по-настоящему заинтересован как в форме, так и в содержании проекта, а не видел в архитектуре только способ символической репрезентации или товар.

Возможно, кто-то скажет, что моя точка зрения типична для западного человека. Но я действительно верю, что для создания наиболее значимых архитектурных проектов требуется контекст демократического общества — то есть наличие множества сдерживающих факторов, которые требуется принимать во внимание, а также постоянный критический дискурс в обществе. Я не уверен, что в странах Персидского залива — при всем их богатстве — есть достаточно примеров интересной или прорывной архитектуры.

Текст: Адиль Нурмаков

Фотографии: обложка — manuelherz, 1 — manuelherz